Сначала Верджила колотил озноб, и он просто хотел согреться, а потом… да надо ли объяснять. Не надо было вестись на разводку собственного брата-близнеца, у Данте в этом деле опыта побольше. А сейчас только одно желание - сделать себе химическую лоботомию, пусть даже временную.

…В голове шумит, руки и ноги перестают починяться. Вокруг вязкая темнота, она засасывает как трясина, и не за что схватиться и некого позвать на помощь, пустота вне времени и пространства, пропадают звуки и даже собственный голос…Он один, наверно судьба его такая…

***

Чужие ладони, чужие пальцы, чужие губы – в каждом уголке тела, на каждом дюйме кожи, везде, где я и представить бы не мог, действующие с бесстыдством и откровенной жадность, возможными разве что сне…
«Ну, зачем же я так напился сегодня? Я не только пил. И не могу… выйти из этого сна, жаркого тягучего безобразного, как бред при лихорадке. И я никак не могу проснуться, никак не прогоняется это наваждение. И это, что вцепилось в меня? Не может быть…»
- Этого не может быть. Ты вообще не человек!
- Что, неужели не похожа? - обиделась галлюцинация. - А я так старалась.
Фантом был действительно похож, невероятно похож...
- Что тебе от меня надо?
- Ничего… Кроме тебя самого.
- Отвали! – я вспомнил о мече, подаренным отцом, хотел подняться и взять в руки, но в пьяном угаре оказался беззащитным как котенок.
- Ой, что-то у нас не выходит, - заулыбалось видение, - Это же не текила, это их самогон, его из кактусов делают…. Как же тебе сейчас плохо. Расслабься. Хочешь, я покажу тебе сказку про тебя самого?

….Что-то знакомое до спазма в горле.
Я опять улегся при полном параде в сапогах, но я где-то у себя. Кто-то заботливо вытирает пот со лба, кто-то подносит кружку воды к высохшим губам. Аккуратно, даже ласково снимаются сапоги с моих ног.
- Ну, зачем же ты так, нельзя в твоем возрасте. Как бы расстроилась твоя мать, увидев тебя таким. У тебя скоро экзамен, как жаль, что она не дожила. Данте ведь все равно, а ты идешь на аттестат с отличием.
Открываю глаза, смотрю… Не совсем, конечно, открываю, как получается. Я на своем диванчике, вокруг на полу горы книг. Да! до экзамена меньше недели осталось. В камине на крюке урчит чайник, слышится женский голос…
- Ну что, мальчик мой, дойти сможешь? Поднимайся к себе. Какой же ты вырос, мне тебя при всем желании не донести. Ну, весь в отца, такой же. Ох, бедная Ева…, - и фантомная копия матери поднесла к глазам вышитый французский платочек, пропитанный парфюмом Дольче-Габано.
Видение выглядело удивительно правдоподобно, она была такой же, как мать, какой я ее запомнил в последнее их с отцом рождество, одетую в платье феи.
- Ну, иди, я сейчас чайку принесу. Некому о тебе позаботится, совсем ты один.
«Нет, я не один, у меня есть брат», - сверкнула мысль и погасла в черном провале сна…

Я у себя в комнате, окно раскрыто, доносятся родные запахи. Сквозь угнетающую дрему слышу стук в дверь.
- Войдите, – ответил я не своим голосом. Прозвучало странно, - спокойно, прохладно, хотя непрошеных гостей я сейчас хотел видеть меньше всего.
- Верджил, попей чайку. Вот я тебе и лимонных долек принесла, ты их любишь, - произнесла она приторным, как сердцевинка только что раскрывшегося бутона красного шиповника, голосом, но, в отличие от милого цветка, насквозь фальшиво. Наверное, я не смог скрыть на лице явного неудовольствия, вдобавок, ненавижу вонищу от двух, пардон, дизайнеров.
- Если вы настаиваете…
- Верджил, ты бы мог называть меня как свою мать, Евой? Тебе же нравилось называть ее по имени.
- Нет.
- Почему, я же ничем от нее не отличаюсь.
- Моя мать умерла.
- Но мне же надо как-то называться. Зови меня Ивет.
- Вам очень хочется быть похожей на мою мать. Но Вы не она, Вы вообще не человек, Вы…
- Да. Но ведь твой отец тоже.
- Я помню, кто мы с братом. Полукровки…
Она присела на дальний край кровати, спрятала в ладонях лицо.
- Вообще вы не должны были родиться, это недопустимо, запрещено. Ее собирались убрать сразу, но все опасались встречи со Спардой, - она всхлипнула тихо, как обиженный ребенок, не плакала, скорей, тихо поскуливала, на уголке моей кровати, - Да, я ей завидовала. Может быть потом, когда-нибудь, ты поймешь почему.
- Тебя вообще не должно быть, ты не должен был родиться! Отчаянная женщина… Может быть твой отец за это ее и выбрал. У тебя родинка там же, где у него, - она протянула холеные белые пальцы к моей скуле. Я чуть не зарычал. Видимо мой взгляд стал слишком свирепым, и она отдернула руку.
- Ты меня ненавидишь…, - процедила она сквозь всхлипывания, жалкая, от этого еще более отвратительная.
- Ивет, Вы на редкость проницательны, - сначала просто хотелось свернуть ей шею, но через минуту уже сделать что угодно, лишь бы она прекратила скулить. Я был готов на все, лишь бы она ушла отсюда и унесла с собой досаждающий мне запах и связанные с ним бредовые фантазии.
- Перестаньте, - я осторожно провел по гладким ухоженным волосам, таким похожим на материнские. Они на самом деле были мягкими и шелковистыми.
- Верджил, ты простишь меня? Ты же великодушный, как твой отец, - повернулась ко мне, глядя настороженно, изучающе.
- Наверное… Да, скорей всего, - я мог пообещать что угодно, только не слушать от нее о моих родителях.
- Верджил…, - и ее голова опускается на мое плечо, волосы скользят по губам. У мамы были такие же, я не выдерживаю и тычусь в них носом.
- Мальчик мой, - горячие губы скользнули по шее - влажные, непривычные и чужие. Щеки тоже мокры от слез, настоящих, непритворных. Выходит, в ней не все фальшивое? Но это не материнская ласка.
- Нет, не смей! Ивет, я не люблю…
- Я понимаю. Это вовсе необязательно, – тонкие, прохладные, словно мраморные пальцы скользят по шее, расстегивают ворот, пробираются на грудь, чуть царапая кожу перламутровыми ноготками. Она ничего не хочет понимать, просто не хочет. Понимать, что дело не в том, что я, мягко говоря, не люблю ее. Я не люблю касающихся меня чужих пальцев, чужих горячих губ и стекающих за воротник слез. Не люблю, когда к запахам родного дома, добавляется одуряюще-тяжелый запах женского возбуждения, как оно сливается с моим, заставляя резко, обдирая пальцы, срывать ее застежки, возить руками по плоскому животу, бокам, ягодицам…. Платье такое узкое, что пальцы соскальзывают с гладкой облегающей ткани. Но мне уже плевать…. Я не могу остановиться. Даже когда пришлось прекратить, не зная, что делать со всем этим, небесно-голубым, кружевным, запутанным. Растеряться настолько, что пропустить момент, когда белья не останется ни на ней, ни на мне, и очнуться лишь от ощущения чужой ладони на ...!!! Вскрикнуть от неожиданности, страха и стыда.
- Тебе страшно? – улыбается, и я понимаю, что отталкивать ее сейчас уже поздно, - Ну что ты такой пугливый? Неужели у тебя ни с кем до сих пор не было? Ты ведь не хуже ДРУГИХ…
Кого она имела в виду под «другими»? Конечно Данте. При бешеной популярности моего брата, отдельные отблески его славы доставались мне, в девственниках мне долго просидеть не пришлось. Естественно у меня кое-что было, но не с клоном же собственной матери!!!
Ладонь скользит непривычно, в странном, чужом темпе, но это возбуждает куда сильней, чем собственные старания. Мягко направляет, помогая войти, слиться с невыносимо чужим, но сейчас таким вожделенным телом. Они с матерью действительно невероятно похожи, я чувствую себя предателем, продажной шкурой. А она, пахнущая нашими общими выделениями, продолжает, ласкает спину, шею, плечи. Меня передергивает от омерзения к себе самому... и совпавшего с ним финала. Только моего….

Это был уже не сон, я очень хочу проснуться, но не могу. Но почему не хочется отпускать эти минуты. Еще чуть-чуть с закрытыми глазами, я не верю, что это было на самом деле, и даже, что такое могло присниться. Но я все это чувствую, все это есть, и моя комната в нашем старом доме, и окно с видом на …
И вытянувшаяся на моей не сверкающей чистотой постели Ивет, прекрасная, как мраморное изваяние, и такая же неподвижная.
- Тебе было хорошо, мой мальчик? – целует меня, гладит по плечам…
- А теперь…помоги мне, - шепчет она, и чуть сжимает мои два пальца, погружая их в горячее и мокрое. Она стонет и движется мне навстречу, что-то заставляет меня двигаться с ней в такт сначала одними пальцами, а потом и вновь отвердевшим членом. А там, внутри, что-то сжимается и разжимается, и я больше не могу сдерживаться...
- Да ты просто умница, Верджил, и такой симпотяшка, - снова ее поцелуй, и она вытягивается на простыне, где сейчас на несколько пятен больше. Меня трясет. Ее рука скользит по спине вдоль позвоночника,
- Не дрожи, все нормально. Какой же ты еще глупенький….
О, Ева, прости меня, я не знаю, как это получилось! Ну, когда же она исчезнет!?
Я не могу дождаться, когда же она уйдет. Она собирает свои вещи не спеша, одевается еще медленнее. Наклоняется, целует меня в макушку.
- Мальчик мой, как же ты похож на отца. Глаза просто не отличить. И наверно пальчики такие же, и …., - она томно картинно вздыхает. - Поверь, мне было от чего завидовать твоей матери.
Бешенство сдавливает мое горло. Тварь! Какая же она тварь! Я задыхаюсь от испепеляющего желания свернуть ей шею, и она это прекрасно понимает.
- Какая в тебе сейчас ярость! Какой пламень в глазах, просто демонический.
- Скройся, тварь!
- Зря ты так, Верджил. Ты разве еще не понял? Я же не просто так копия Евы. Очень часто демон имеет зеркальное отражение в мире людей. Это удобно в некоторых случаях. И вы с братом просто отражения. Вы внешне похожи, а внутри совершенно разные. Ты должен был родиться не в этом мире. Ты будешь мучиться здесь, один среди людей. Пойми же наконец, ты истинный сын своего отца. И мы ждем тебя, мы примем тебя со всеми почестями, положенными сыну Спарды, как нашего Темного принца.
- Нет, не правда!
- Да какой смысл мне врать? Мне просто больно смотреть на то, как ты страдаешь совершенно один.
- Я не один!
- Не обманывай себя, ты уже догадываешься, что это не так.
Неужели все действительно так? От безысходности на глаза наползает черный туман…
- А черт, ты, зараза, снова приперлась!- это единственный родной голос, голос Данте, - Получай, сука!
И я слышу несколько ударов его тяжелого, словно заточенная рельса, меча…, я проваливаюсь бездонную черноту….

***

Что-то тягучее и липкое вокруг, не дает дышать, слышать, вообще что-то осознавать. Но вдруг он что-то уловил, то ли удары, то ли шаги, звук звал его из кошмарного забытья. И Верджил стал продвигаться навстречу собственному пульсу, вырываясь из липких объятий кошмарной паутины.
Перед ним в безумном танце заплясали полосы света из высоких окон, показались знакомые белые головы и стали кружиться, кружиться и говорить басом:
- О, ты все же проснулся…. Вот, … - Данте достал из запазухи небольшую серебряную фляжечку. – Пей, ботаник, два глотка не более. Выпьешь, и тебе сразу легче станет.
Верджил попытался оттолкнуть от себя фляжку с жутким алкогольным духом, но Данте ловко приложил ее к губам брата и, не обращая внимания на его возражения, принудительно влил в него пару глотков крепкого рома. Верджил закашлялся, из его глаз покатились потоки слез. Ром ухнул куда-то в глубину, напугав только что очистившийся желудок, а потом благодарным теплом растекся по дрожащему телу. Тошнота стала отступать, дрожание рук стало заметно меньше, а кружение стало медленно останавливаться.
- Ну, вот, а больше-то и не надо…. А теперь давай чайку, я пойду поставлю.
- Нет, Дан, не уходи.
- Ладно, никуда не иду, - Данте помог брату сесть, сам сел напротив.
Они сидели на ковре в бывшем кабинете отца и смотрели друг на друга как в зеркало.
- Данте, кто…что это было?
- Которая во сне? – Данте хмыкнул, - Потом как-нибудь расскажу. А ты больше не мешай бухло с дурью.
- Брат, почему тебя так долго не было?
- Долго? – Данте пожал плечами, - Я сидел здесь с тобой до утра, меня не было всего 37 минут.